За долгие годы работы на Втором Ленинградском хлебозаводе для меня, как и для других старых механиков-ремонтников, не осталось никаких «тайн» в заводском оборудовании. Тестомесилки, конвейерные печи, формировочные машины, транспортеры - все это было установлено, ремонтировалось и регулировалось нашими руками. Мы знали в них каждый винтик.
Когда началась война, из всего довольно многочисленного штата ремонтников на заводе осталось всего трое: я, Сергей Павлов и Василий Скопа.
Меня назначили главным механиком. Это звание «генеральское». Но, по сути дела, я оказался генералом без армии.
До блокады мало кто интересовался нашим заводом. Скромно притулился он в старом приземистом здании на набережной Фокина, незаметный среди окружавших его крупных промышленных предприятий Петроградской стороны. И продукцию мы изготовляли скромную – булочные изделия: плетенки, сайки, штрицели, калачи, сдобу.
В блокаду мы стали важнейшим «Объектом». После бомбежек и артиллерийских налетов, прежде всего, интересовались, не случилось ли чего с нами. Мы не выпекали больше ни штрицелей, ни калачей, но мы ежедневно обеспечивали хлебным пайком сотни тысяч человек, и, чем меньше была порция, тем дороже она казалась людям.
Блокадный хлеб. Из чего только не приходилось его выпекать! Меньше всего в нем было муки – мякина, отруби, целлюлоза. И все же это был хлеб, почти единственное питание ленинградцев.
Из-за острой нехватки рабочей силы, электроэнергии, топлива и воды в городе работали далеко не все хлебозаводы. Случись с нами что-нибудь – и сотни тысяч ленинградцев лишились бы своего скромного микроскопического пайка.
…Солдаты нет-нет, а все же время от времени выводятся с переднего края на переформирование и отдых. Наши работники не знали отдыха и ниоткуда не ждали пополнения. Они выпекали хлеб, разбирали на топливо старые деревянные дома, добывали ведерками на жгучем морозе невскую воду для замесов, дежурили под огнем на наблюдательной вышке, выгружали муку, ухаживали за ранеными в подшефном госпитале, гасили термитные бомбы, спасали детей, оставшихся без присмотра, и хоронили своих погибших товарищей и родичей.
Самой острой проблемой было водоснабжение. Городской водопровод не обеспечивал нас больше водой. Рядом с заводом течет Нева. Мы поставили на мосту Свободы, метрах в ста от завода, пожарный насос. Он гнал воду по резиновому рукаву в бак. Но насос работал на электроэнергии, а ее вскоре не стало. Не знаю уж, из каких резервов, но райком партии добыл нам собственную электростанцию – сблокированный с генератором мотор ЧТЗ. Ее мощности оказалось вполне достаточно для завода. Вскоре нас постигла новая беда. В первый же морозный день отказал насос на мосту. Точнее, не насос, а рукав, по которому гнали воду. Гибкий резиновый шланг промерз насквозь, не пропускал воду и ломался, как стеклянный.
Как раз в тот день на завод привезли муку. А в то время доставка муки была событием. Муку разгружали всем коллективом. Трехпудовый мешок с трудом тащили или волочили по полу четверо, а то и пятеро работниц.
Разгрузка затруднялась еще и тем, что мешки были покрыты слоем льда. Очевидно, они побывали в воде.
Во втором этаже на складе мешки рассекали топорами – под ледяной коркой показалась сухая мука. Ее бережно бросали совками на сита. На решетках после просева часто оказывались пули, мелкие осколки, окровавленные куски шинельного сукна.
Мы смотрели на эти лоскутки, и нас охватывало тревожное волнение. Люди за эту муку отдавали жизни, а мука без воды в хлеб не превратится.
От нас зависела жизнь тысяч людей, собственная жизнь, а мы не знали, как выйти из создавшегося положения.
Я стоял у распоротых, немного оттаявших мешков, с которых работницы соскабливали ножами каждую крупинку муки, когда меня окликнула от дверей старая работница Варвара Даниловна Орлова.
- Поди-ка скорей, Александр Александрович, - торопила она, посмотри, что надумали комсомолки.
Она повела меня во двор, со двора на набережную, и вот что я увидел.
Несколько десятков девушек выстроились живой цепью от проруби в Неве до лотка, выходившего в окно первого этажа и соединенного с баком. Мелькали обледеневшие ведра, передаваемые из рук в руки. От воды и от людей на трескучем морозе шел пар.
Я обрадовался и ужаснулся в одно и то же время: будет, будет вода для замесов, но дорого она нам обойдется!
Мороз доходил до 35 градусов. На набережной, со всех сторон открытой ветрам, стужа была особенно чувствительна.
Надо было принять тяжелое обледеневшее ведро, передать соседу, снова принять… И так много, много раз.
Воды требовалось для каждой смены около тысячи ведер.
Фактически через каждые руки их проходило по две и три тысячи, потому что ведра, быстро покрывавшиеся на морозе толстым слоем льда, вмещали только половину, а то и треть чистой воды.
Никогда не забуду: на «водной трассе» работает после 12-часового дежурства у печей смена комсомолки Лиды Райковой. Лида, как всегда, на самом трудном месте – последней принимает ведро и, подняв его на уровень груди, сливает в лоток. Вода выплескивается на ватник, под ноги…
Проходят часы.
Вылито последнее ведро. Девушка облегченно вздыхает и собирается покинуть свой трудовой пост, но не тут-то было: ее валенки накрепко вмерзли в лед. Подруги топорами освобождают ее из ледяного плена и, окоченевшую, только сейчас почувствовавшую смертельную усталость, на руках несут в цех…
